Наконец путники поравнялись с городскими стенами и вошли в "городскую браму".
Увидевши почтенных путешественников, "воротар", стоявший тут же у ворот и благодушно болтавший о том, о сем с проезжими и проходящими горожанами, почтительно подошел под благословение к старшему монаху. Монах благословил его.
— Откуда Бог несет, панотче, — полюбопытствовал "воротар".
— Ox, издалека, чадо, — отвечал нараспев монах, — от синего моря, от белого каменя, от самой святой Афонской горы.
Услышавши о пребывании монаха в таком священном месте, "воротар" почтительно и сочувственно закивал головой.
— Пешие!
— Пешие, чадо! Потрудились для Господа. А ты скажи нам, кто здесь, в граде сем, обретается из людей значнейших и "добреосилых", чтобы дал нам на недолгий час и пищу, и кров, дабы отпочила малость бренная плоть.
"Воротар" назвал несколько фамилий, между ними и Варавку.
— Так, так, вот к Варавке лучше всего и идите, — подтвердил он, — то человек богобоязный и странноприимный,
— Добро творит, чадо! Яко речено бысть: воздается тому сторицею, — отвечал монах, — но како пройти к нему, не ведаю. Не вем бо стогон града сего.
"Воротар" указал и разъяснил им дорогу, и монахи пошли, не спеша, по узким гадячским улицам. Наконец они остановились у дома Варавки.
Почтенный старичок сидел у своих ворот, но, увидав подошедших иноков, он почтительно встал с места и подошел к монаху под благословение.
— Благословение дому сему! — забормотал нараспев монах какие-то неизвестные слова и, кончивши .их, обратился гнусавым голосом к Варавке. — Глаголаша о тебе, чадо, сограждане твоя, иже добр, милостив и странноприимен еси, отверзи же десницу щедрую и от нас, бедных иноков, в чине ангельском пребывающих, не пекущихся о мирском. Глаждем и жаждем, ибо плоть немощна.
Уразумевши из мудрой речи монаха, что они голодны и просят приюта, радушный старик бросился с восторгом исполнять их желание. Он ввел иноков в дом и только что было хотел пойти сообщить своей супруге о неожиданных гостях, как старший монах удержал его за рукав.
— Стой, Варавка! — произнес он совершенно другим, здоровым и молодым голосом. — Не торопись!
Варавка остолбенел от изумления. А монах между тем подошел к дверям, задвинул их на засов и продолжал тихо, но внятно:
— Мы от полковника Гострого; никто, слышишь, не должен знать о том, кто мы такие... Это дочь полковника!
Лицо Варавки просияло.
— Господи! — всплеснул он руками. — Честь-то какая мне, убогому.. Так это ты, Марианна"? — и растроганный старик поклонился молодому иноку чуть ли не до земли.
Марианна поблагодарила его за такую радушную встречу, а монах продолжал:
— Да, это она. Но ты знаешь, что думает о нас Бруховецкий, а потому помни, что никто, ни даже жена твоя, не должны знать, кто мы...
— Умру, а не выдам! — прошептал старик.
— Добро, мы верим тебе, друже. Теперь же садись и слушай зачем мы пришли к тебе...
И Андрей рассказал Варавке о том, что Мазепа дал слов вернуться на обратном пути к полковнику, или прислать своего гонца, и вот никого нет до сих пор, а потому они прибыли сюда с Марианной. У него ли останавливался в Гадяче Мазепа? Не случилось ли с ним чего и благополучно ли выехал он из города?
Услыша эти вести, Варавка сильно опечалился.
— Ох, Боженьку, Господи! — закивал он грустно головой. — Так и чуяла душа моя, что лихо не минется!
И он рассказал в свою очередь Андрею и Марианне все, что знал о пребывании Мазепы в Гадяче, о ласковом приеме который сделал ему Бруховецкий, о встрече с Тамарой, так озадачившей Мазепу, так как от Тамары он, Мазепа, ожидал непременной мести.
— Ох, а если уж Тамара на кого зло имеет, он его и на дне моря найдет!.. Уж эта гадюка ужалит хорошо!
Марианна слушала Варавку с напряженным вниманием.
— О, если бы только один Тамара бросился за Мазепой, то это было бы еще полбеды! — произнесла она, когда старик умолкнул. — Что ж, он мог бы собрать душ десять розбышак, с ними Мазепа справился бы. А вот не участвовал ли в этом деле и сам гетман?
— Да, да, — поддержал и Андрей, — трудно предположить, чтоб собака отважился сам на такое дело, без гетманской на то згоды.
Но на эти слова Андрея и Марианны Варавка замахал отрицательно рукой.
— Что до гетмана, то нет, нет! — возразил он. — Я сам за ним "назыраю", ни. он, ни воевода не выезжали никуда, войска никуда не выступали, да и в городе тихо, не слышно ничего, а уж если бы они схватили его, так было бы чутно...
Но Марианна и Андрей все-таки сомневались: трудно была допустить, чтоб сам Тамара мог устроить такую роковую западню Мазепе, да и что бы мог он сделать? Убить?.. Но удовлетвориться одной смертью врага для такой низкой душонки было бы мало. Он захотел бы, конечно, унизить свою жертву, помучить ее, поиздеваться над ней, а главное, без согласия Бруховецкого он никогда бы не решился убить столь важного для гетмана посла.
Варавка тоже задумался, в словах Марианны и Андрея была доля правды.
— Так вот что, панове, — произнес он, — я пойду завтра в замок, там есть у меня родич, в гетманских сердюках служит, хлопец добрый и верный, если что-нибудь только было, так он сумеет пронюхать.
На этом решении разговор собеседников прервался, так как у дверей комнаты раздались чьи-то шаги.
За вечерей вокруг почтенных иноков собралась вся челядь Варавки, послушать, как рассказывает спасенный человек о святых местах.
Жена Варавки, ничего не подозревавшая, находилась тут же и со слезами на глазах слушала повествования блаженного человека.
Андрей врал сколько мог о неслыханных чудесах, явлениях, мучениках, подвижниках, пересыпая свою речь безбожно исковерканными изречениями. Пребывание в братстве теперь помогло ему. Добрая старушка, жена Варавки, не раз даже горько всплакнула, слушая его рассказы.
Марианна же все больше молчала. Впрочем, на нее мало обращали внимания, так как Андрей сразу объявил всем, указывая на нее:
— Он у нас хворый, так больше молчит: истинно не от мира сего...
На другое утро Варавка вышел рано из дому и возвратился только поздно вечером. Войдя в комнату к инокам, он осторожно притворил за собой дверь и объявил им с печальным видом:
— Ну, выспросили, вынюхали все, и все так, как я вам и говорил: ни гетман, ни воевода не выезжали из Гадяча и войск не высылали, и никакого теперь узника в замковых подвалах нет.
Все молчали. Куда броситься, где начать свои поиски — было теперь совершенно неизвестно.
L
Всю ночь не смыкала Марианна очей. Вести, принесенные Варавкой, не только не успокоили ее, но подняли в ней еще большую бурю тревоги; если сюда не привезли ни одного колодника, то это еще хуже: здесь можно было бы найти заступников, а там в лесах да пустырях расправы коротки, — верно распорядились по-своему, а то и вовсе прикончили. Мало ли творится в это бесправное время у нас всяких насилий, разбоев!
— Что с ним случилось несчастье, — это несомненно: ни сам он, ни кто из людей его не завернул к нам, а он обещал, и ему нельзя не верить, нельзя: он не такой!.. — повторяла она, придумывая всякие случайности.
Едва рассвело, Марианна была уже в небольшом дворике, огражденном высоким забором, и нервно ходила из угла в угол, словно тигрица в клетке, выглядывая с возрастающей досадой хоть кого-либо из своих, с кем могла бы поделиться своим душевным волнением, своими думами. Вскоре двери сеней отворились, и на "ганок" вышел заспанный хозяин дома Варавка; старичок зевнул всласть, перекрестил рот, снова зевнул и потянулся...
— Знаете ли, любый господарю! — обратилась к нему подошедшая быстро Марианна. — То, что ни Мазепы и никого из его команды не привозили в Гадяч, тревожит меня еще больше, если бы арестованного привезли сюда; гетман вынужден был бы дать знать о сем и гетману Дорошенко, и дело повести открыто; а коли не привезли сюда, то значит решили тайно с ним расправиться, чтобы и концы в воду.
— Ох, ох! Кто его знает, — недоумевал, разводя руками, господарь, — оно с одной стороны подумаешь, что такую персону, как посол гетманский, и зацепить было бы негаразд, а с другой стороны подумаешь и то, что гетман наш все может… Вот этот шельма Тамара... в чести да в любви у него...
— Ну, видишь ли, пане лавнику, а Тамара же Мазепе, пан сам говорил, заклятый враг... Враг трусливый да подлый на все может решиться.
— О может, тот может!
— Так ужели при этом быть равнодушными? Да у меня каждая жилка кричит и не дает мне ни на минуту покою, — горячилась Марианна, — что в том, что в Гадяче никто не арестован и не привезен, а за Гадячем? Так сидеть, сложа руки, что ли, и ждать? Нет! Я этого не могу; я должна удостовериться, должна!.. Слушай, пане лавнику, — схватилась она за пришедшую ей вдруг мысль, — мне нужно необходимо увидеть в глаза самого Тамару... Я сумею выпытать, догадаться. Проведи нас, пане господарю, сейчас же в замок! — закончила она повелительно.
— Как, вельможная пани, сейчас? — растерялся старик. — Да сейчас нельзя: никого так рано не пропустят; там "варта" везде, и перед замком, и у "брамы", и на замчище. Без воли его мосци трудно увидеть... на то там и генеральные есаулы. А с другой стороны, когда этот дьявол доведается, что дочка его ворога тут в замке, в его лапах, то чтоб не учинил он какого "гвалту".
— Я не так глупа, пане лавнику, — сжала свои черные брови Марианна, — чтобы так просто своей персоной и пошла, не положивши ему на очи "полуды"! Я пойду, как и сюда явилась, послушником при страннике из святых мест; пойдем мы за подаянием, понесем святые камешки, песок, воду, корешки.
— Так, так, так, — обрадовался этой выдумке Варавка, — это гаразд, гаразд; это всех "зацикавыть"... и гетмана: он дарма, что злодей, а страннику будет рад, чтобы отмаливать с ним свои грехи. Эх, и головка ж у тебя золотая! А я, старый дурень, думал, думал и на думку мне ничего не пришло... А оно выходит, вот какая ловкая штука!
Часа через три у замковой брамы стояли два паломника, один монах средних лет, с поседевшей слегка бородой, а другой — совсем молоденький еще хлопчик, стройный, с несколько бледным лицом и темно-серыми, казавшимися черными, как уголь, глазами; странники просили Христа-ради пропуска во двор для собирания у ясновельможного панства милостыни. Между стражей сидел Варавка и угощал всех добрым медком.
Само собой разумеется, что божьи люди были впущены во двор, и сейчас же их окружила толпа челяди, жадная услыхать про св.