— Я происхожу из старожитной украинской шляхты, отец мой, и дед, и прадед никогда не отступали от своей отчизны и православной веры, я же вправду служил сперва при польском короле, я думал, что можно еще с помощью ляхов успокоить как-нибудь отчизну, но теперь я изверился в них, я решил оставить навсегда Варшаву и остался навсегда при Дорошенко, хочу послужить, чем могу, заплаканной отчизне.
— И слава Богу, — заключил полковник, — какого там добра от ляхов ожидать, а такая голова, как твоя, сослужит нам немалую службу. Из груди девушки вырвался какой-то облегченный вздох.
— А мне говорили... я думала, — поправилась она, — что ты польский пан, но теперь, когда я знаю, что ты наш, казаче, вдвойне рада видеть тебя здесь.
Мазепа только что хотел спросить Марианну, кто это говорил ей, что он польский пан, но в это время к нему обратился полковник.
— Однако к делу, панове громадо, — заговорил он, "одбатовуючы" себе огромный кусок окорока и отправляя в рот за каждым своим словом гигантские куски. — Ты говоришь, что гетман Дорошенко спрашивает нас, как стоит здесь наша справа? Мазепа наклонил голову.
— Ширится повсюду и среди поспольства, и среди старшины. Работаем мы с донькой, да нежинский полковник Гвинтовка, старый честный казак, да переяславский Думитрашко, да Солонина, да Лизогуб, да Горленко, Самойлович, он хоть и хитрый лис, любит на двух лавах садиться, а голова у него не порожняя...
Затем полковник перешел к перечислению преданных Дорошенко сел, местечек и городов; он исчислил Мазепе точны силы Бруховецкого и количество находящихся по всей Украине ратных людей и определил ему тот путь, по которому лучше всего было бы двигаться Дорошенко.
Марианна принимала деятельное участие в этом разговоре, но Мазепа рассеянно слушал его. Он не мог оторвать ее их восхищенных глаз от сидевшей против него девушки.
В своем домашнем наряде, освещенная ярким пламенем огня, она казалась ему еще прекраснее.
Марианна говорила с воодушевлением; на щеках ее вспыхнул яркий румянец, серые глаза казались теперь черными блестящими драгоценными камнями. Но несмотря на ее воодушевление, Мазепе чувствовалось что-то тайное, грустное в этой прямой линии ее сросшихся черных бровей... Ему казалось, что он читает в ее строгих чертах предсказание какой-то печальной доли...
Увлеченный со своей стороны своим рассказом, полковник не замечал рассеянности Мазепы. Наконец он передал ему все нужные известия и тогда только заметил, что тарелка Мазепы оставалась совершенно пустой.
— Гай, гай! — вскрикнул он. — Куда и "кепськи" мы с тобой хозяева, Марианна: пословица говорит, что "соловья баснями не кормят", а мы с тобою так заговорили нашего гостя, что он, пожалуй, и совсем от голода пропадет.
— Что правда, то правда, — согласилась с улыбкой Марианна. — Ешь же на здоровье, казаче, не жди от меня "прынукы", не умею я так "трахтовать", как вельможные пани или значные городянки — прости за простой обычай: бери сам, что понравится, на доброе здоровье.
С этими словами она начала подвигать к Мазепе одно за другим все стоявшие на столе блюда.
Мазепа следил за всеми ее движениями, и каждое ее движение, такое простое и непринужденное, каждая ее улыбка, каждое ее смелое, прямое слово нравилось ему все больше и больше.
— Одначе пора же и челядь твою во двор впустить, — заметил полковник.
Тут только вспомнил Мазепа о том распоряжении, которое отдал при въезде в замок Лободе, и с улыбкой рассказал полковнику и Марианне как он приказал своим слугам, в случае, если их не впустят до полночи в замок и от него не будет никакого "гасла", стараться брать приступом замок.
Распоряжение его понравилось чрезвычайно и полковнику, и Марианне.
— По-казацки, по-казацки, сыну! — одобрил его с улыбкой полковник. — Что ж, когда хозяева не просят — надо самим идти. Одначе, чтоб они нам не наделали "бешкету", пойди, дочка, распорядись там, а то ведь с такими "завзятцямы" — не впустишь по воле... хо-хо! так впустишь поневоле. Да чтоб там нагодувалы да напоилы... Ну да, впрочем, ты у меня все знаешь.
Марианна встала из-за стола и вышла своей легкой, но твердой походкой из комнаты.
— А ты, казаче, не "гаючы часу", подкрепись, чем Бог послал, — обратился полковник к Мазепе.
Мазепа не заставил повторять себе еще приглашения и принялся за ужин. Теперь, наконец, его голод дал себя знать, полковник, впрочем, не отставал от него, и стоявшие на столе блюда исчезали с поразительной быстротой.
Когда, наконец, ужин был кончен, Марианна вошла в комнату и объявила, что весь поезд Мазепы уже впущен в замок; затем с помощью старого слуги, встретившего Мазепу еще в сенях, она убрала все со стола, оставив только келехи и жбаны, и снова заняла свое место.
— Ну, теперь, казаче, — произнес полковник, отбрасываясь на спинку высокого деревянного стула и закуривая люльку, — расскажи ж и нам все, что у вас в Чигирине деется, и зачем ты собственно пожаловал на левый берег, — только ко мне, или имеешь еще какое-нибудь дело впереди?
Мазепа начал рассказывать им о всех политических новостях, происшедших за это время в Чигирине. Марианна слушала его с большим вниманием, перебивая иногда его речь или гневным восклицанием, или метким словом, или неожиданным вопросом, — все это свидетельствовало Мазепе, что девушка не на словах только, а и в самом деле была душою восстания.
Познакомивши своих слушателей со всеми чигиринскими делами, Мазепа перешел к изложению своего плана.
— Видишь ли, пане полковнику, — начал он, — еду я главным образом к Бруховецкому.
— К Бруховецкому? — перебила его Марианна. — Да разве, нему можно ехать?! Ведь, если он узнает, что ты прислан нему от Дорошенко, он не выпустит тебя назад.
— Сама ты, Марианна, не боишься выходить на медведя, а удивляешься тому, что я решаюсь ехать в берлогу Бруховецкого, когда дело идет о целости нашей отчизны, — ответил Мазепа. — Но я еще надеюсь, что он отпустит меня с богатыми дарами: я еду к нему вестником мира.
— Как так? — изумились разом полковник и Марианна.
— А вот как. Вы, панове, перечислили мне все верные Дорошенко полки и города, но это ведь еще не все, — суть-то у Бруховецкого: и свои верные дружины, а кроме всего и московские рати. Когда Дорошенко высадится сюда на левый берег, а с ним вместе и орда (пан полковник и ты, Марианна, знаете ведь, что без нее нам невозможно выступить), тогда подымится новое кровопролитие, и снова застонет несчастная отчизна, матка наша. Я проезжал теперь вашими селами и городами, вижу и здесь пострадал немало несчастный люд от татар.
— Д-да, эти "побратымы" берут немало за свои услуги, произнес угрюмо полковник.
— В том-то и суть, — продолжал Мазепа, — а если теперь вместе с Дорошенко "вкынулась" бы на левый берег орда, тогда бы пошло великое опустошение и крови христианской разлияние, а тем самым и "зменшення" моци нашей.
— Что ж делать, — вздохнул полковник. — Где пьют, та бьют. Не может без того война быть.
— Лучше нам сразу кровь пролить за свою свободу, чем точить ее капля по капле под чужим ярмом! — произнесла горячо, сверкнув глазами, Марианна.
— Верно, — согласился Мазепа. — Но если можно и ярмо скинуть, и не пролить родной крови!
— Что ты говоришь? — вскрикнули в один голос и полковник, и Марианна.
— А вот что, — отвечал Мазепа. — Для чего надо приходить сюда с войсками Дорошенко? — Для того, чтобы покорить под свою булаву все полки и города, считающие еще над собою гетманом Бруховецкого. А если Бруховецкий соединится с Дорошенко, какая нужда тогда будет воевать Левую Украину?
— Он не согласится на это ни за что и вовеки, — произнес твердо полковник. — Бруховецкий труслив, как тхор, и чувствует, что влада его висит на тонком волоске. Для того-то он и ездил в Москву, чтобы укрепиться на гетманстве, он только и держится московскою ратью, и чтоб он решился отделиться от Москвы и гетмановать вместе с Дорошенко — никогда!
— А если Дорошенко сам уступает ему свою булаву, лишь бы соединилась отчизна?
— Как? — вскрикнула горячо Марианна, подымаясь с места.
— Бруховецкий будет гетмановать над всею Украиной? Злодей, наступивший на наши вольности, продавший, как Иуда, отчизну, будет и дальше угнетать народ и вести всех к погибели?! Да не будет этого! Если вы и все за эту думку, — я сама убью его, как паршивого пса, и рука моя не "схыбне"!
Освещенная огнем, стройная и величественная, с гордо закинутой головой, горящим взглядом и грозно сжатыми бровями, Марианна была изумительно хороша в эту минуту, и Мазепа невольно загляделся на нее. Казалось, и сам полковник залюбовался своей воинственной дочкой, словно застывшей в этом порыве.
XXXIX
— Успокойся, Марианна, — заговорил Мазепа, — я потому только не противлюсь воле Дорошенко, что знаю то, что сам народ не захочет иметь над собою гетманом Ивашку.
— Так зачем же ложь? Зачем обман? — продолжала горячо Марианна. — Я не "вызнаю" лжи ни в каких "справах", казаче! Бруховецкий недостоин быть гетманом, и он должен погибнуть смертью, достойной злодея. Предатель, изменник! Смотри, что он сделал своим "зрадныцькым" гетманованьем с Переяславскими пактами! — вскрикнула гневно девушка и с этими словами подошла к длинной полке, тянувшейся по стене комнаты и, снявши стоявший там среди золоченой посуды дорогой ларец, быстро подошла к столу и поставила его на стол.
— Вот они, Переяславские пакты, на которых прилучил нас гетман Богдан, — продолжала она, открывая ларец, и вынимая пожелтевшую от времени толстую пергаментную бумагу, — я знаю их на память, но смотри, читай сам.
С этими словами она развернула пожелтевший лист и указывая пальцем на исписанные старинным письмом строки, прочла громким и внятным голосом:
— Пункт первый: "Вначале подтверждаются все права и вольности наши войсковые, как из веков бывало в войске запорожском, что своими судами суживалися и вольности свой имели в добрах и судах. Чтобы ни воевода, ни боярин, не стольник в суды войсковые не вступались, но от старейшин своих, чтобы товариство сужены были". Дальше слушай! — продолжала она. — Пункт четвертый: "В городах урядники из наших людей чтобы были обираны на то достойные, которые должны будут подданными исправляти или уряжати и приход належащий вправду в казну отдавати".
Все движения и голос Марианны были полны страстного порывистого одушевления, которое невольно передавалось и Мазепе.
Слушая эти пакты, святыню, хранившуюся в каждой казацкой семье, Мазепа начинал ощущать и в своей душе страстную ненависть к Бруховецкому.
А Марианна продолжала читать дальше с тем же страстным воодушевлением пункт за пунктом.
— Пункт тринадцатый.