а оно, конечно, плевать! Ну все же, если бы кто легкий полез, чтоб, стало быть, дерево выдержало. Вон, примером, хоть он! – указал храбрец на молодого хлопца, бежавшего веселою припрыжкой к кленовому леску.
– Да, это верно! – заметил Лобода, выпустив люльку изо рта. – Гей! Морозенко! – махнул он рукой. – Стой, чертов сын! Куда ты? Слышишь, Олексо? Го го! Сюда!
Хлопец, услыхав крик, остановился и повернулся к кричавшему: это был наш знакомый Ахметка, немного возмужавший, окрепший, но с таким же беспечно детским выражением лица и приветливою улыбкой.
– Кричат, а ему как позакладало!
– Да я не привык еще добре к вашему прозвищу, – оправдывался подошедший хлопец. – Вот если бы кто крикнул: "Ахметка", так я за двое гонов почул бы.
– Э, пора, хлопче, забывать тебе твою татарщину! – строго заметил дед. – Ты хрещеный, у тебя есть святое, а не поганское имя, а прозвище, коли его товарыство дало, должно быть для тебя дороже, чем королевский декрет.
– Диду, да нешто я не дорожу? – вспыхнул Олекса. – Карай меня бог! Это мне тогда спервоначалу было стыдно, что за отмороженные уши такую кличку дали, а теперь все равно – Морозенко так и Морозенко!
– Так и гаразд! – подтвердил дед. – Ты уже и с ползапорожца, и господь тебя не обидел ни умом, ни отвагой: станешь славным лыцарем, добудешь себе столько славы, что и прозвище твое станет на весь свет славным.
– Спасибо, диду, на ласковом слове, – поклонился Морозенко. – А что мне почтенное товарыство прикажет?
– А вот полезай на этот ясень да забрось веревку за вон тот сук! – показал дед рукой.
– Давайте! – схватил Олекса веревку, перебросил петлю через плечо и, как кошка, покарабкался вверх. Ясень слегка заскрипел и начал заметно качаться верхушкой.
– Не выдержит, – угрюмо заметил Лобода, усевшись прямо под деревом и смакуя люльку, – ишь, как его шатает ко мне! Хлопче, с другой стороны! Слышишь, Морозенко, с другой стороны залезай, не то пришибет!
– А ты то сам чего сидишь? – заметил дед. – Башки не жаль, что ли?
– Да, как раз на тебя, Лобода, качает дерево, – заметил и лежавший в стороне Грабина.
– Эх! Вставать не хочется! – потянулся сладко казак и прилег навзничь, подложив под голову руки. – Успеем еще, коли что! Чему быть, тому не миновать: виноватого смерть найдет везде.
Грабина при этом слове вздрогнул и почувствовал, что острая льдинка вонзилась ему в сердце: какой то ужас мелькнул у него в голове и заставил подвинуться дальше.
Вдруг раздался сухой треск; массивный ствол сразу осел, и не успел бы увернуться фаталист, как его раздавила бы страшная тяжесть; но верхушка дерева, описав дугу, ударилась при падении о соседние деревья, скользнула в сторону, и ствол, изменив направление, неожиданно навалился на ноги Грабины, а потом и на грудь. Благодаря только тому, что верхушка ясеня запуталась в ветвях, дерево не навалилось сразу всею тяжестью, но с каждой минутой верхушка, ломая ветви, садилась, и страшная масса надавливала все больше и больше богатырскую грудь; а хлопец Олекса успел во время падения соскочить и счастливо отделаться только несколькими царапинами.
– Братцы! Кто в бога верует! Давит!.. Грудь трещит!.. Суд божий! – отрывисто, глухо стонал запорожец; лицо его посинело, глаза выпучились, из открытого рта показалась кровавая пена. Одна рука была прижата деревом вместе с люлькой к груди, а другая, свободная, судорожно царапала землю.
– Гей! Ко мне! – крикнул повелительно дед. – Подставляй плечи под ясень! Вот сюда, поближе к нему! Эх, угораздило же его, несчастного! Совсем в стороне был, поди ж ты! Молчи, авось выручим!
Все подскочили к деду, подперли плечами оседавшее дерево и, укрепившись жилистыми руками в колени, начали расправлять спины, силясь приподнять хоть немного бревно.
– Ну, разом! – командовал дед. – Гай да! Гай да!
Напряглись четыре недюжинных силы, крякнув разом;
но дерево не только не приподнялось вверх, а заметно еще опустилось. Новая команда – новое напряжение. Выступил на подбритых лбах пот, налились кровью на висках жилы; но все напрасно: очевидно было, что им не одолеть ужасающей тяжести.
– Братцы! Рятуйте или добейте! Невмоготу! На груди зашито... – стонал все тише и тише придавленный запорожец, а потом только начал хрипеть.
– Эх, дойдет! А ну еще, хлопцы! – просил уже дед дрогнувшим от жалости голосом. – Славный, братцы, казак, душа добрая, жалко!
Но все соединенные усилия были тщетны; неотразимая смерть приближалась.
– Гей! Сюда, го го! – махнул рукою Олекса, завидев невдалеке идущего запорожца.
– Ради бога, скорей! – крикнул и дед.
Все оглянулись. К ним, широко и неуклюже ступая, спешил подбритый и с огненным оселедцем широкоплечий казак.
– Сыч! Сыч! – крикнули обрадованные казаки. – Помоги, дружище!
– Подсоби, любый! – взмолился с надеждой и дед. – Пропадет ведь казак ни за понюх табаки!
На одно мгновенье остановился лишь Сыч, взглянул на придавленного, смерил глазами дерево, расправил плечи и пробасил:
– Место!
Морозенко вздрогнул от этого голоса, – до того он ему показался знакомым, – и оглянулся; но перед ним стояла только широчайшая спина.
Товарищи пустили Сыча вперед. Упершись плечом и укрепив прочно ноги, теперь уже он скомандовал:
– А ну, разом!
Что то треснуло: или сломилась ветка, или у кого либо ребро; но дерево дрогнуло и всколыхнулось запутавшеюся вершиной.
– Ну, сугубо! – крякнул Сыч, захвативши много воздуху грудью и напрягши свою колоссальную силу; ноги у него вошли ступней в землю, дерево почти въелось в плечо; товарищи тоже не пожалели последних своих сил...
Раздался более сильный хруст; ветви ясеня выпростались из смежных ветвей, и огромный ствол его стал тяжело и медленно подниматься.
– Рушил! Идет! – весело крикнул Олекса и, схвативши полено, уперся им тоже повыше в колоду.
– Брось это, Олекса! – крикнул ему, задыхаясь, дед, – беги скорей к Грабине да оттяни его, коли можно...
Хлопец бросился к полумертвому запорожцу. Ясень был приподнят над ним, и Олексе удалось немного оттянуть потерявшего сознание казака, но ног еще дерево не пускало.
– Трошечки еще вверх! – крикнул Олекса, стараясь выдвинуть несчастному ноги. Наконец после нескольких усилий ноги были освобождены, и Морозенко отволок Грабину подальше на пригорок.
– Что он, дошел? – спросил запыхавшийся дед, присев над запорожцем, а тот лежал бесчувственно и безвладно, с бледным, посиневшим лицом и с запекшеюся на губах кровью.
– Нет, еще грудь подымается, – заметил Олекса, поддерживая голову казака, – а вот не раздавило ли ног?
Глянул дед: они были от колена почти до ступни облиты сочившеюся кровью и багрово синели. Приблизился с товарищами и Сыч.
– Добрые сапоги из красного сафьяна добыл! – покачал головою дед. – Только посмотреть надо, не разбита ли вконец ему грудь?..
Осмотрев со знанием знахаря тщательно и грудь, и ребра, и позвоночник у придавленного Грабины, дед приступил и к осмотру ног: оказалось, что ребра и голени были целы и только содрана была до костей кожа.
– Ну, еще счастливо отделался, – вздохнул успокоенный дед, – крепкая у собачьего сына кость, дарма что панская! У кого из вас, братцы, есть горилка? – обратился он к козакам.
– Имамы ко здравию! – рявкнул Сыч так, что Олекса снова вздрогнул.
– Запасливый из тебя выйдет казак! – улыбнулся дед. – А и товарищ друзяка такой, что дай бог всякому!
– Верно! – отозвались некоторые, ударив Сыча ласково по плечу. – А уж силища, так черт его и видел такую!
Дед влил в открытый рот раздавленному несколько лотков водки, и через несколько мгновений тот глубоко вздохнул, открыл глаза и обвел мутным взглядом своих друзей, еще не хорошо сознавая, что с ним случилось и где он находится.
– Приди в себя, друже, – погладил Грабину дед по чуприне. – Напугал как! Ведь словно мешок с творогом нагнетило...
– Где люлька? – произнес полусознательно первое слово Грабина, все еще мутно глядя. – Цела ли?
– Ишь ему, вражьему сыну, про что! – усмехнулся дед. – Цела, цела! Ты бы хоть про свою голову спросил, цела ли?
Но Грабина не обратил внимание на слова деда и только хриплым голосом крикнул:
– Водки!
– Пей, пей, сердечный! – подал ему дед флягу. – Отдышись, любый, ведьмы б тебя драли! И ведь задарма, зря придавило тебя: тот вон под самым ясенем вывертался, и пронесло, а этого черт знает где хватило... Такая напраслина!
– Не напраслина, диду, ох, не напраслина! – простонал Грабина и уже ясными глазами обвел своих товарищей.
– Ну, пошел! – махнул дед рукою. – А ну те, хлопцы, смочите ка порох горилкой до разотрите его в мякоть... Да нет ли у кого холстины либо онучи?
Морозенко, не задумавшись ни на минуту, оторвал оба рукава от своей рубахи и подал их деду.
– Молодец Олекса, любо! – одобрили казаки и, весело рассмеявшись, стали готовить запорожскую мазь.
Дед тоже ему приветливо улыбнулся.
– Побеги, голубчик Олекса, в куринь мой да принеси еще сюда поскорей мою торбинку с лекарствами; она у меня над моим топчаном висит.
Олекса бросился бежать к кошу, а дед положил на рукава мазь, смочил ее еще раз крепкой водкой и приложил к зияющим на ногах ранам.
– Щиплет как будто, – поморщился немного Грабина и попросил набить и закурить ему люльку.
– Ничего, пустяк: пощиплет и припечет, – утешал его дед, бинтуя крепко накрепко ноги, – полежишь немного и выходишься.
– Что о? – поднялся Грабина и сел, устремив на свои ноги дикий взгляд. – Братчики пойдут в поход, а я, как свинья, буду отлеживаться? Да если их раздавило совсем, так я их отсеку к дьяволу саблей!
– Не вертись! – закричал дед. – Стал бы я и возиться, коли б отдавило совсем! И то скажи спасибо Сычу, что помог колоду поднять, без него бы тебя раздавило, как клопа.
– Сыч? Брате мой! – протянул к нему руку Грабина. – Коли только потребуешь, моя жизнь к твоим услугам!
– Чего ради? – засмеялся Сыч. – Мне и свой живот в тяготу... Разве вот, если утолишь жажду сугубо, возблагодарю тя вовеки!
– Утолю!.. Вот помоги только мне встать, подведи, голубе, – опираясь на Сыча, пробовал подняться Грабина, – и вас всех, товарищи друзи, прошу... вспрыснуть клятый ясень!
– Пойдем, пойдем! – оживились казаки. Даже дед, увидев, что Грабина стоит на ногах и двигает ими, хотя и хромая, рассмеялся радостно. – А чтоб тебя! Уж и напьюсь же я здорово!
– Только, братцы, запросите кто и нашего наказного атамана Богдана Хмеля, – обратился к друзьям Грабина.
– Покличем, покличем, – засмеялся Небаба, – пусть полюбуется новым приятелем.
Богдан уже четвертый месяц сидит в Запорожье.