И печальное, тихое чувство наполняло все сердце Ганны.
Раздался тупой стук копыт о замерзлую землю. Ганна вздрогнула и почувствовала, как вся кровь отхлынула у ней от сердца. Всадник подскакал к крыльцу.
– Что это? Богдан? Один? Без Казаков? – почти вскрикнула Ганна, и ее сердце забилось мучительно торопливо в груди. – Да нет же, нет, это не он! Это гонец! Несчастье? Случилось что?
Как вихрь, как буря, пронеслись и сожаление, и ужас в ее голосе.
Ганна выбежала из комнаты и бросилась в сени. Двери распахнулись; Весь осыпанный белым снегом, скользя на снежном полу коваными сапогами, вошел молодецкий казак.
– Лист (письмо) панне от пана писаря! – произнес он звонким, молодым голосом.
Прислонилась Ганна к дверям; желтая бумага задрожала у ней в руках.
"Любая нашему сердцу горлычко! – писал ей Богдан. – Не привел меня бог повидаться с тобой и с не меньше дорогим нашему сердцу братом твоим. Пан коронный гетман требует всех на Маслов Став{106}, на раду, а оттуда – куда придется: об этом ведает один бог. Прошу тебя, не гаючи часу, возвращайся в хутор наш; оставляю жену и детей без единого призора. За сим препоручаю вас всех господу нашему богу и всех святых ласке. Писано в Суботове. Року божого 1638. Децембрия 1 го. Писарь его крулевской милости войска казацкого реестрового, рукою власною".
– Уехал... куда, насколько – сам не знает... Она не увидит его! О господи! – простонала Ганна, и вдруг словно яркая молния прорезала все ее мысли: в одно мгновение ей стало ясно и то, отчего так обидели ее слова Богдана и отчего ее охватила теперь такая смертельная тоска.
Дикий, смертельный ужас наполнил все ее сердце... Ганна пошатнулась и побледнела... Желтая бумага выкатилась из ее рук. "Да будет так! – пронеслось в ее голове, и лицо ее стало неподвижно и мертво. – Твою, господи, руку вижу во всем!"
12
Длинной, но довольно узкой полосой разлился Маслов Став между двух стен грабового леса; к югу он расширяется в большое круглое озеро, за которым вдали виднеются легкие очертания какого то палаца или замка, а к северу тянется длинным ледяным паркетом и сливается с светло зеленым, холодным горизонтом. Тесной группой обступили деревья покрытое зеленоватым льдом озеро. Густым, мохнатым инеем осыпан дремучий и седой лес. Меж кудрявыми белыми вершинами чернеют изредка отряхнутые птицами прутья. Не шелохнется отяжелевшая под инеем былинка, не задрожит разубранная матовым серебром ветка... Сквозь молочный туман, застилающий небо, глядит, словно око совы, холодное солнце... Тихий, как зачарованный, стоит в своем сказочном уборе безмолвный, таинственный лес...
Из широкой просеки, упиравшейся прямо в озеро, выехали два всадника. У старшего длинные усы и вихрастые брови заиндевели ох инея, у младшего усики серебрились тоже. На головах у них были медные шлемы с крылышками, на латах за плечами такие же латунные крылья; руки и ноги до колен были закованы в блестящую сталь; у лошадей голова и грудь тоже были покрыты широкими бляхами. Издали всадники казались средневековыми рыцарями, но по чрезвычайно пышному и излишне обильному вооружению сразу же в них можно было признать польских, его королевской милости гусар
– Фу ты, черт побери меня со всеми потомками! – буркнул сердито старший, который был подороднее своего спутника, останавливая у опушки коня и окидывая взором все ледяное пространство, – здесь, что ли, велено строить войска?
– Так точно, пане ротмистре, – ответил младший, по берегам узкого рукава: тут внизу на льду и станет между нами это быдло, а против него на широком озере еще нужно поставить артиллерию.
– Знаю и дивлюсь таким предосторожностям с горстью безоружных, – проворчал с досадою ротмистр, – мне только неизвестно, это ли самое место?
– То самое... это и есть Маслов Став.
– А чтоб им всем бестиям завалиться в этом ставу, – сердито продолжал браниться старший, выезжая на середину пруда, – когда мне через них в этакую стужищу да в такой одежде трясти по снегам свое благородное тело.
Младший, лицо которого, молодое и розовое, представляло смешной и поразительный контраст с посеребренными инеем усами и бровями, бросил искоса насмешливый вгляд на "благородное тело" своего спутника и заметил, похлопывая руками:
– Ну, зато нам в замке поднесут по доброму келеху, а хлопству этому на Масловом Ставу шиш с маслом.
– Славно сказано, пане товарищ, клянусь своим патроном, славно... Хоть наш литовский мед лучше венгржины. – вскрикнул старший, – только я думаю, – разразился он смехом, – его милость пан коронный гетман пожалеет и масла для этих банитов!..{107} Одначе забивай, пане, значок: солнце поднялось высоконько, а наш гетман, сам знаешь, любит точность.
Пан поручник слез с коня и в несколько ударов забил в лед длинную и острую пику, к концу которой привязан был красный с белым значок.
Вскоре из просеки стали показываться всадники по два, по четыре в ряд. Вооружение их отличалось такою же роскошью и излишеством Сверх медных и серебряных лат всадники перевязаны были накрест драгоценными алыми, розовыми и голубыми шарфами. Слева к седлу прилажен был палаш, а справа –длинная и узкая шпага с круглым тяжелым эфесом. Кроме того, каждый держал в правой руке красивый бердыш{108} с длинною рукояткой; к левой же руке к локтю прихватывалось ремнем огромнейшее копье, утвержденное в левом стремени. Лошади под всадником, чрезвычайно красивые и породистые, выступали гордо и величаво, изгибая свои красивые шеи и слегка вздрагивая тонкою кожей. Но, несмотря на угрожающее вооружение, пышное войско решительно не имело грозного вида; казалось, что это собрались вельможные дворяне на роскошный бал или на королевский турнир.
Всадники, прибывая все более, размещались равномерно по двум берегам и вытягивались параллельными, блестящими линиями вдоль узкой полосы льда. Гусары стояли у опушек, а за ними уже в лесу помещались многочисленные слуги. Прямо против этого узкого рукава выехали четыре орудия и снялись с передков; по обеим их сторонам разместились музыканты с длинными, завитыми рогами и серебряными литаврами.
– А вот, кажись, и казаки, пане ротмистр! – указал молодой гусар на вершину узкого рукава става.
Действительно, с той стороны леса подвигалось чинно и стройно казацкое войско Сначала показалось малиновое знамя, затем выехали довбыши с бубнами и серебряными литаврами в руках, за ними ехали казаки, державшие бунчуки, перначи и камышины, а за этими уже на некотором расстоянии двигалась по шести в ряд казацкая старшина, а за ними простые рейстровики, по два от каждой сотни
Одетые в гладкие синие жупаны, в смушевых шапках с красным верхом и золотою кистью, они подвигались темною и молчаливою массой. Их немногочисленное оружие казалось ничтожным перед блеском и пышностью польской гусарской сброи. К поясу каждого казака прицеплена была кривая сабля, за поясом торчали пистолеты, мушкеты висели за спиной. Лошади их выступали спокойным, привычным шагом, слегка поматывая роскошными гривами
– А это кто впереди едет, пан товарищ? – спросил ротмистр, поворачиваясь к своему собеседнику.
– Вон тот, на вороной лошади, неказистый из себя?
– Да!
– Это их старшой, Ильяш Караимозич{109}, нынче ведь, после Павлюцкого бунта, гетманов им обирать запретили.
– А, сто куп ихней матери дяблов в спину, а не гетмана! – ругнулся пан ротмистр, выпячивая вперед свои богатырские усы. – Слышим мы все в великой Литве, как у вас о казаках с великим страхом толкуют, а как погляжу я на эту голую рвань, так, кажись бы, и покрыл их своею рукой!
Пан товарищ смерил взглядом широкую руку пана ротмистра, но ответил, покачавши головою:
– Не говори так, пане: ты их в бою не видал.
– Однако строится хамье ловко! – произнес уже с некоторым удовольствием пан ротмистр, продолжая наблюдать за казаками.
– Ге! Что это? Если б ты увидел их, пане ротмистре, в битве, – махнул рукою товарищ, – любо дорого посмотреть!
– Коли молодцы, так люблю! А это кто, пане, видишь, вон там, впереди рядов, за полковниками на белом аргамаке едет? Славный конь! Клянусь святым Патриком, трудно и отыскать такого!
– Вон тот? – переспросил товарищ, смотря по направлению руки ротмистра. – За ним джура на гнедом коне едет?
– Тот, тот!
– А!.. Кажись, их писарь войсковой Богдан Хмель.
– Гм! Ловко! – удивился пан ротмистр, поведши мохнатою бровью. – Смотрит гетманом, и собою хорош, и посадка важная, да и конь... Об заклад бы побился, что он не хлопского рода.
Между тем раздавшийся за ними шум заставил разговаривающих обернуться.
– В строй! Стройся! – крикнул ротмистр, обращаясь к гусарам.
Лошади и люди зашевелились и застыли блестящими неподвижными колоннами.
Из лесной широкой просеки с противоположного конца медленно спускался на озеро пан коронный гетман Станислав Конецпольский. Поверх лат на пане гетмане был наброшен короткий меховой кафтанчик, вместо шлема на голове его была бобровая шапка с прикрепленным бриллиантовым аграфом белым страусовым пером. Лицо гетмана, подрумяненное морозцем, смотрело свежо и торжественно. Рядом с гетманом на сером скакуне ехал польный гетман Потоцкий. Лицо его, изношенное, дряблое, даже на холодном воздухе казалось безжизненным: зеленоватые осунувшиеся щеки, тонкие, синие, завалившиеся губы с редкими, словно вылезшими усами производили отталкивающее впечатление. Серые волосы гетмана были коротко острижены; на подбородке клочками торчала седоватая, также коротко остриженная борода. Круглые, выцветшие, зелено серые глаза гетмана глядели из под сросшихся бровей холодным, злобным взглядом. Когда гетман улыбался, губы его некрасиво кривились, а глаза глядели тем же тусклым, мертвым и злобным взглядом. Рост польного гетмана был весьма ничтожный, и даже когда он сидел на коне, этот недостаток сразу бросался в глаза.
За обоими гетманами на небольшой лошадке ехал, окруженный блестящею свитой, молоденький сын коронного гетмана.
– Пан гетман, пан гетман! – пронесся кругом шепот, и все замолчали.
Вельможное панство ехало осторожно по льду и остановилось позади артиллерии.
Тихо и бесшумно обнажились перед ним казацкие головы.
Потоцкий выехал несколько вперед, окинул довольным взглядом своих гусар и потом, скользнув прищуренными глазами по казакам, позеленел от злости.
– Это что за парад? – закричал он, – Куда это собралось мятежное хлопство? На войну, что ли? На конях и при полном вооружении слушать свой приговор! Долой с коней! Долой с коней! – скомандовал он, подскакавши к казакам, и белая пена выступила на его тонких губах.
Какая то тревожная волна пробежала по казачьим рядам и затихла.