Через него он мне обновки, деньги присылает.
Томится душа моя, и нигде душа успокою, нигде душа себе приюту не сыщет. Приехала ты — без слов мое сердце облегчила, без ласк поуспокоила. Спасибо, желанная ты моя!
И так схватила Саша, так меня в своих руках крепко сжала! И вдруг обессилела и, словно разбитая, упала около меня. Грусть и мою-то душу сдавила. Обнимаю я ее:
— Усни, — говорю, — усни у меня на коленях!
— Ах, как же уснуть-то мне! — промолвила.— У меня из сердца будто горький ключ бьет, и кипит, и всю душу мою топит!
XIX
Думаю, я, думаю, чем пособить ей и как помочь, да и говорю раз:
— Саша! А схожу-ка я к нему да все разузнаю: веселей нам будет!
— Что ж знать-то? Сходи, коли хочешь, — ответила, — а веселей, видно, не будет!
— Не круши себя, Саша! — упрашиваю.— Ведь он тебя любит, сама говоришь, и ты его любишь, — не горюй. Расскажи только мне, куда идти и как мне узнать его?
— Да ты выйди вечерком на угол. Верно, он там стоит, меня ждет. А узнавай ты его по красе, по виду честному. Белокурый и кудрявый, шинелька черная на нем; а походка у него тихая.
Выждала я времячко — побежала на угол, а прямо навстречу мне он; я сейчас узнала.
— Саша кланяется, — ему шепнула.
Он вздрогнул и ахнул:
— Чья ты? Откуда?
— Я деревенская, — отвечаю.
— Ах, так это ты приехала недавно? Я знаю, все знаю, что там у вас делается, хоть сам и не бываю. Что мне Саша велела?
— Ничего, только кланяется.
— Или уже не любит она меня, что и словечка не нашлось у ней посердечней! Хоть от меня скажи ты ей, что нет мне ни сна ни покоя, что меня разлука сокрушает!
— Да что ж ей делать-то? — говорю ему.— Не ее воля!
— Ах, что ж мне делать! — вскрикнул.— Я б рад украсть ее, да как?
— Как же украсть? Трудно, — говорю, — трудно уж теперь горю пособить. Если б прежде-то вы порешили чем…
— Да, если б я знал-ведал все муки да все горе, я порешил бы. А то ведь опомниться не успел! Накричали на меня, нашумели, и грозят, и упрекают; с толку сбили меня, отуманили! Что ж Саша говорит?
— Ничего об этом не говорила.
— Ничего!. Сердечная девушка — слава ей! Верно, живется весело и без меня, — тоска не обуяла?
— Эх, — говорю, — не вам бы на нее обижаться! За кого она теперь в четырех стенах-то замкнута?
— Как же быть? — вскрикнул. — Ну, я пойду к дяде, побегу! Я в ноги им кинусь, молить-просить их буду!.
— Вряд ли послушают.
— Да я Сашу видеть хочу! Пусть они мне голову снимут, а я Сашу увижу! Пойду!
XX
Я испугалась: что тут будет? Чтоб еще хуже не натворилось!
Он торопливо так к дому барскому идет, а я себе за ним бегу. Он к господам, я к Саше бросилась. Мечусь во все стороны, ей рассказываю да своим умом раскидываю, что будет; а она недвижно сидит.
— Саша! Что ж ты? — говорю ей. — У меня вчуже сердце замирает, а ты себе не шелохнешься, не шевельнешься!
— Ах, милая! — ответила, усмехаючись. — Сядь да утишься: не из тучи гром! Ты меня спроси, я лучше знаю — расскажу.
— Да ведь он к господам пошел!
— Знаю, что к господам пошел. И храбр он, пока идет; а лицом к лицу станет, руки у него опустятся — оробеет. Я знаю его; поверь моему слову!
Я все-таки успокоиться не могу, все жду — вот крик, шум, беготня поднимется. Но все тихо; часы идут. Не вытерпела я, прокралась к господской комнате; а там уж темно — спят.
Смущенная, я воротилась к Саше: что ж это такое?
А Саша только глянула на меня да усмехнулась.
XXI
На другой день Сашу шлют и за хлебом к чаю, Сашу шлют и к портнихе. Ключница рвет и мечет в гневе; кучер Саше ворота настежь растворяет, шутит с ней; повар (он в тот день тверез был) кричит на всех, швыряет дровами по избе. Парни хохочут. Я уж не знаю, что и думать.
— Саша! — говорю.— Что ты мыслишь? Как же это? Его послушались, что ли? Как же пускают тебя?
— Да, верно, ублажил их, — говорит.— Ты не тревожься по-пустому. Люди не враги себе: они подумали и все уладили себе не в обиду.
— Лучше ты, Саша, заплачь, — говорю.
— Видно, тебе слез-то девать некуда! У меня ж не обильно, — ответила.
XXII
Свиделась Саша с ним, но веселья у ней не прибыло.
— Что ж, Саша, рад-то, думаю, как был?
— Рад, — ответила.
— А сладил-то все это как?
— Поклялся им, побожился, что жениться на мне не женится. Присягнул им — теперь они спокойны: пусть его утешается!
— Хоть и обидно, — говорю, — да все тревоги такой не будет. А, может, после…
— Попусту и не надейся, — перебила меня, — он пуглив больно. Не всякую ведь любовь в люди показать хочется, милая! Как не цветно наряжена, не красно убрана, то дома, в уголке под лавку хоронят: "Сиди, любовь, утешай меня, а в люди не выходи, — осудят люди и хозяина пристыдят".
— Ах, Саша, — говорю, — он любит тебя!
— Ах, себя-то самого еще больше любит, скажу тебе.
— Нет, не греши, Саша. Это его просто обошли, отуманили; потерялся он, а любить любит. Как убивался по тебе!
— А вот как. Мальчишка из чужого сада себе яблоко добудет, и бьют его за то, — ведь он плачет, а яблоко отдать не хочется. А спроси-ка ты — признаться-то стыдится.
— Все ты, Саша, горе себе выискиваешь, словно им только и живется тебе.
— Какое горе! Ей-богу, не горе! Так, мысли мои.
XXIII
Все она в тех мыслях, да думах, да в раздумье, мало говорила, мало и глядела на что.
А он тревожится, спрашивает ее, потом подозревать стал: "Другого любишь!" И как он плакался, жаловался! Как ее и молил горячо, и обижал горько!
— Саша, Саша! — говорю ей. — Подумай ты да уладь свои дела! Ведь измучитесь вы без толку. Как он тебе покорен, как любит! Ну, что тебе не по нраву, ты прямо скажи, просто научи его.
— На целый век не научишь, голубушка! Эта грамотка не дается ученьем. Нет, уж полно мне вчерашнего дня все искать.
— А зажили бы вы хорошо, этак в любви, в согласии тогда!
— При нашей бедности такие нежности! — смеется, а сама все о чем-то мыслит. — Знаешь, — говорит опять, — попросила б я смерти себе, да могила темна!
— Бог с тобою, Саша!
— Погоди, погоди! — перебила. — А он думает, что я другого полюбила, да кого же? Некого мне полюбить! Не хочу, не могу… Что тратиться по-пустому? Кто скуп, тот не глуп…
И, бывало, как начнет, то уж чего-чего она тебе не доведет.
XXIV
Господи! Какой содом у нас был тогда в целом доме! Барыня с барином ссорится, что на коляске прокупился; барин морщится да стонет; наш ревнует; ключница воюет с людьми… На нее, на ключницу, бывало, как найдет — по целым неделям так и жалит. Повар, слава богу, тогда пил все, так весел ходил и увещевал только, чтоб жили мы дружно.
XXV
Саша еще задумчивей стала и от него бегала. Никуда ее не вызовешь ни погулять, ни пройтись. Только в монастырь по воскресеньям ходила. Потом и к ней монахиня стала наведываться, — худая такая, хилая; ходила, на палочку опираючись, а лицо этакое спокойное, — оттого, верно, что все она молитвы читала. Прибрела раз эта монахиня, и Саша ее к барыне повела. Сидела монахиня долго там, и Сашу призывали, и барыня монахиню чаем угощала, и велела отвезти в коляске в монастырь. Спрашивала я у Саши:
— Что такое это?
— Погоди, — говорит, — все узнаешь.
XXVI
Вечером вижу — Саша узелок связывает. Удивилась я, на что она это делает… Вижу — и рубашки туда уложила, и деньжонки свои.
— Саша, да скажи, что это такое будет? Куда ты сбираешься?
— Прощай, голубушка! — ответила.— Живи — не тужи, понемножку плачь, понемножку радуйся, за чужим не гоняйся, а своего… боже сохрани, — своего не трать! Помни, что глупому сыну не в помощь богатство.
Мне страшно стало: что с нею?
— Не бойся, не пугайся: я в памяти. А иду я в монастырь. Барыня позволила. Она боится отвечать за мою душу богу и позволила. Я завтра чем свет иду. Ты ему скажи сама об этом и поуспокой.
— Такая молодая! — говорю.
— Не старая, да бывалая. Да скажи ты ему еще, — попроси от меня: пусть не тревожится. Мне уж отдохнуть хочется. Я там отдохну.
XXVII
Господи, что с ним творилось, как узнал! Жалко было со стороны глядеть.
Я хоть изредка, а все ходила к Саше. Она там при монастыре служила. Там славно у них! Стоит монастырь тот за городом, на горе, в лесу. Через ограду в монастырский двор деревья зеленые свесились, и сама ограда зазеленелась, замшилась. Кельи темные, маленькие, а в окошечко глянь — сколько цветов цветет! Какая мурава мягкая! Под горой, слышно, река журчит; а прислушайся еще — в городе колеса по мостовой стучат.
— Хорошо тебе тут, Саша?— спрашиваю.
— Хорошо, — отвечает.
— Покойно?
— Покойно.
Еще неречистее она стала. Разве о нем спросит иногда, как живет, да что делает. Я ей раз говорю:
— Саша, ты до сих пор о нем все вспоминаешь… не грех разве?
Она улыбнулась.
— Да, — говорит, — куда ж его, хоть и грех, девать? Промолчу, — разве простится?
— А не жалко тебе его? Скажи по правде!
— Нет, мне ничего не жалко.
Спрашивала я ее, что как это тебе на сердце пришло в монастырь пойти?
— Я часто сюда ходила, — ты знаешь, — и полюбилось мне. Тихо так тут, безмятежно. Я свою работу отработаю да и сяду где-нибудь. Сижу — листья шумят, река журчит; птицы поют и порхают, голосу людского не слышно мне.
XXVIII
Я сама сколько примечала, ей хорошо жилось. Так ее хвалили все в монастыре. И старая монахиня, что за нее у барыни просила, очень полюбила ее: идет, бывало, мимо — всегда ее благословит. Я уж рада, что она пристроилась, успокоилась. "Пусть ее живет в монастыре! Хорошо ей там", — думаю. А она нежданно, негаданно и умри. И в монастыре-то никто не знал: никого не покликала, а может, не могла покликать. Умерла она в своей келейке тесной да темной…
Я была, как ее хоронили. На дворе было ярко, ясно. Свечи кругом гроба пылали; пламя дрожало, а солнышко играло на ее лице. А такое у ней задумчивое лицо было, такое мученическое!
Он и до сей поры ходит на ее могилу и все молится там. Жениться не захотел. Я его сколько раз на могилке встречала. Такой печальный!
"Никто уж не повеселит меня так, как моя Саша покойница! Бог судья дяде и тетеньке!"
________________________________________
notes
1
— Примстится — примерещится.— Ред.