Но раз они восстают против нашей воли, воли их законных владельцев, мы называем их мятежниками? И за это желают, чтоб мы им выдавали льготы!
– Ха ха ха! – разразился громким хохотом Чарнецкий, шумно отбрасываясь на спинку кресла. – Да ведь это хотят нас позабавить, панове!
– Или надеть нам на голову дурацкий колпачок! – добавил Опацкий.
– Есть у нас одна песня такая, вельможное панство, – вставил, услужливо склоняясь, Барабаш. – "Просты мене, моя мыла, що ты мене была"... Хе хе хе!
– Vivat, vivat, пане полковнику? – крикнул громко Чарнецкий. – Из твоей старой кружки можно еще меду выпить!
Барабаш рассмеялся мелким подобострастным смешком. Дружный хохот покрыл слова Чарнецкого. Остророг поднялся с места.
– Тише, тише, пане полковнику, – остановил Чарнецкого за рукав Опацкий, – разве ты не видишь, что нам сейчас прочтут лекцию о доблести Муция Сцеволы и добродетели Лукреции{311}?
– К шуту! – крикнул Чарнецкий, встряхивая своими черными волосами. – Довольно нам проповедей! Никто не выдаст льгот?
– Никто? Никто! – поддержали его голоса.
– Позвольте, панове, – возвысил голос Потоцкий.
Шум слегка улегся.
– Мне кажется, пане посол, – заговорил он надменным тоном, обращаясь к Радзиевскому, но посматривая и на Остророга, и на Киселя, – что все, думающие так, забывают только одно маленькое обстоятельство, что здесь нет никакого "невинного народа", – подчеркнул он язвительно, – а есть только наши хлопы, наше быдло! А со своими мятежными хлопами, я надеюсь, мы имеем право расправиться и сами.
– Верно! Верно! – раздались голоса.
– Запорожских козаков мы не трогаем, – продолжал он, – но если они подымут оружие, то мы распорядимся с ними с тем правом, – окончил он высокомерно, – какое предоставляет нам наша власть!
– Осмелюсь вставить и свое скромное мнение, – произнес негромким сладким голосом Барабаш, приподымаясь с места, – хотя я сам принадлежу и греческой вере, и козацкому сословию, – вздохнул он, – но пристрастие не ослепляет мои глаза, и, хорошо зная козаков, я бы осмелился подать пану коронному гетману свой скромный совет: употребить с козаками самые суровые меры, ибо пока не истребят это племя до последнего колена, они не изменят своих мятежных, изменнических дум!
– Вполне присоединяюсь к мнению пана полковника, – встал и Кречовский, улыбнувшись загадочно.
– Пан посол видит, – развел руками Потоцкий, – что даже лучшие головы из козаков придерживаются того же мнения.
Радзиевский взглянул с гадливостью на дряблую, униженную фигуру Барабаша и хотел было возразить что то, как вдруг турецкий ковер, прикрывавший двери, заколебался, и в комнату вошел взволнованный и бледный дежурный офицер.
– Что там еще? – крикнул нетерпеливо Потоцкий, взбрасывая на него свои холодные оловянные глаза.
– Тысячу раз прошу простить меня... Важные новости. Перебежчик принес известие, его подтвердили и наши объезды. Хмельницкий уже выступил из Сечи с огромным войском и занял позицию в клине между устьем Тясмина и Днепром{312}.
В комнате стало так тихо, словно все эти люди услыхали сразу свой смертный приговор. Какое то острое леденящее чувство охватило всех присутствующих. Несколько секунд длилось беззвучное молчание.
Тихий, едва слышный облегченный вздох вырвался из груди Радзиевского...
LI
– Я очень рад, – произнес Потоцкий, давая дежурному офицеру знак, что он может удалиться, – что это известие доставлено нам в присутствии пана посла. Теперь он сам и без наших слов может убедиться в том, что мы не преувеличивали положения дел. И так как неприятель уже начал свои действия, – опустился Потоцкий на свое кресло, – то я, панове, открываю военный совет.
Кругом все молчало; лица всех стали сосредоточены.
– Мое мнение, – заговорил энергично и смело Калиновский, – не откладывать сборов ни на один день! Двинуться сейчас же всем войском против мятежников, запереть в клине, раздавить их одним ударом и разом укротить мятеж!
– Гм, – откашлялся Опацкий, передвигаясь беспокойно в кресле, – слишком много чести для подлых хлопов...
– Да и мы как же останемся без войска в наших имениях? – отозвался несмело хриплый голос.
Потоцкий бросил в сторону Калиновского насмешливый взгляд и произнес небрежно:
– Пан польный гетман придает слишком большое значение этому скопищу рвани, если думает двигать против него все войско. А кто же останется здесь?
– Совершенно верно! Согласны с паном коронным, – оживились паны, – мы не можем бросить своих имений на разграбление хлопам и искать дешевых лавров в степи!
– Уйти в пустыню и поджидать, пока то пришлют нам подмогу! Сто тысяч дяблов! – отдувался пан Опацкий. – Приятная судьба!
– Пока еще неизвестен исход сражения, за край этот нечего опасаться, панове: он перейдет на сторону победителя, а Марс следует всегда за смелыми и отважными людьми! – перебил всех горячо Калиновский. –Притом же нам неизвестно количество войска. Если оно так велико, как передают слухи, то надо во что бы то ни стало не допустить его сюда!
– Чем дальше, тем меньше смысла! – проворчал про себя Опацкий.
– Хотя Марс и следует всегда за смелыми и отважными людьми, – повторил язвительно Потоцкий, – но он часто бывает непостоянен, и смелые люди попадаются иногда, как отважные крысы, в западню.
Калиновский вспыхнул и закусил губу.
– Еще бы! Только зеленые юноши ищут опасностей и приключений, – послышались одобрительные возгласы среди панов, – для зрелого мужа первое дело – спокойное рассуждение.
– И меня изумляет немало, – продолжал Потоцкий, – как это пан польный гетман противоречит сам себе. Если допустить, что войско Хмельницкого соответствует распространившимся слухам, то как же рискнуть нам выступить в степь со столь невеликим войском?
– Еще бы, еще бы! – послышалось отовсюду. – Войско наше слишком мало, а его будет увеличиваться с каждым днем!
– Ведь край этот пойдет за победителем, – продолжал язвить Потоцкий, – и если удача выпадет не на нашу долю, то мы очутимся, так сказать, среди двух огней!
– Я не знал, что пан коронный гетман так опасается хлопов, что даже заранее уверен в поражении! – покрылся весь красными пятнами Калиновский. – Конечно, если у самого предводителя такая неуверенность...
Потоцкий позеленел.
– Пан польный гетман желает обвинить меня в собственном недостатке. Не он ли рекомендовал мне выслать против Хмельницкого все наше войско, я же предлагаю отправить только небольшой отряд.
– Конечно! Еще бы! – зашумели голоса. – Нагаями их! Псарей за ними послать, а не благородных шляхтичей!
– Если успех битвы неизвестен даже для целого войска, то какая же может быть в этом надежда для одного отряда! – горячился Калиновский. – Уверяю вас, панове, что наша нерешительность даст им повод сомневаться в нашей отваге, что отчасти и будет верно...
– Тысячу перунов! Кто смеет сказать подобное о нас? – побагровел Чарнецкий. – Если медведь не бежит со всех ног за мышью, это еще не значит, что он боится ее!
– Вот захотелось этой ветряной мельнице крыльями махать, – проворчал про себя Опацкий, – ведь ровно ничего не смелет, кроме навоза!
– Согласен с паном польным гетманом, – заметил задумчивый юный вельможа, – что в победе над этим хамьем нельзя сомневаться.
– Однако предосторожность необходима.
– Предосторожность с хлопами постыдна, панове!
– Постыдна только трусость. Умный человек не выйдет и к бешеной собаке с пустыми руками.
– Правда, правда! Нам надо защитить свое имущество, жен и детей! – поднялись ярые крики и споры среди панства.
Однако большинство соглашалось с коронным гетманом, только горячие юноши поддерживали Калиновского.
– В победе нечего сомневаться! – вопили они. – Мы их перебьем батогами, как зайцев!
Поднялся неимоверный шум. Неизвестно, сколько бы времени продолжались препирательства обоих гетманов и всего панства, если бы в разговор не вмешался почтенный и старый князь Корецкий.
– Вельможное панство, позвольте и мне, как старому воину, сообщить и свое мнение, – начал он, и так как никто не возражал ему, то Корецкий продолжал дальше: – Оба мнения, высказанные нашими достопочтенными гетманами, прекрасны, но est veritas in medio*. Выступать нам со всем войском в степь опасно, так как войско наше мало, а неприятельского мы не видели, каково оно. Притом же надо сознаться в том, что на верность здешнего населения полагаться нечего...
* Правда посредине (латин.).
– Еще бы, они сейчас же разграбят наше имущество, лишь только мы выступим отсюда!
– За Хмельницким идут еще татары! – раздались со всех сторон возгласы панов. – В случае погибели войска, этот край останется беззащитным!
– Мы не можем рисковать собою, – горячился Опацкий, – нам надо помнить о том, что мы защитники отчизны!
По лицу Радзиевского, молча следившего за советом панства, проскользнула едва заметная улыбка. Он обвел весь бушующий зал взглядом и остановился на Кречовском: последний с каким то жадным вниманием прислушивался к горячим спорам, и Радзиевскому показалось, что и в глазах козацкого полковника блуждает то же насмешливое и полупрезрительное выражение.
– Однако чтобы хлопство не усумнилось в нашей силе и отваге, – продолжал князь Корецкий, – как вполне справедливо предполагал пан польный гетман, я соглашаюсь с мнением пана коронного гетмана и тоже полагаю, что следует отправить в степь сильный, хорошо устроенный отряд под надежною командой и приказать ему до тех пор не возвращаться, пока он не отыщет неприятеля и не захватит пленников, от которых мы узнаем подробно о его силах!
Одобрительные возгласы снова наполнили комнату.
– Разумную речь и слушать приятно! – заключил с облегченным вздохом Опацкий.
– Итак, – поднялся с места Потоцкий, – я вижу, что панство согласно со мною. Мы отправим послов к королю с просьбой, чтобы он формально приказал выступить в поход войску, оберегающему Украйну, а тем временем вышлем завтра же небольшой отряд, так как стыдно, – прибавил он, надменно поглядывая на Калиновского, – посылать большое войско против какой нибудь презренной шайки отверженных хлопов: чем меньше будет отряд, который истребит это быдло, тем больше славы!
– Vivat! Vivat! Згода! – зашумели кругом голоса. – Vivat, пан гетман! Мы их посмычкуем, как псов!
– Я не согласен с панством, – поднялся Калиновский, – и считаю подобное решение позорным.
– Жалею о том, – искривил свои тонкие губы Потоцкий, – но когда пробощ в приходе, тогда викарий молчит.
Калиновский вспыхнул, но ничего не ответил; он только метнул на гетмана такой затаенный злобный взгляд, который говорил без слов, что этой выходки он не забудет гетману до самой смерти.
Между тем слуги внесли в комнату вина и меды.