Да, своею волей пошла! Когда у человека отнимут любовь, остается еще одна страсть, сильная и могучая, как и она! Жажда власти! Тебе ли не знать ее? Да, я вышла за старого магната, вышла для того, чтобы иметь власть и силу, чтобы отомстить им всем за то унижение и бессилие, которое я несла до сих пор! – и на щеках Виктории вспыхнул горячий румянец. – Теперь я сильна и свободна! Жизнь свою продала я мужу, но сердце не продам никому!
Чарнота молчал, не отрывая глаз от Виктории. Два разнородных чувства боролись мучительно в нем: презрение, ненависть и непобедимый восторг перед этою смелою, дерзкою красотой. Несколько раз он бросал беглый взгляд в высокое окно, из которого видно было въездную башню и красный фонарь, но что то могучее и бурное уже овладевало безраздельно его мыслями, отуманивая и память, и мозг.
– Не бойся, Михайло! Любви твоей я не требую! – продолжала еще горячее Виктория. – Одно только говорю тебе: я любила тебя, люблю и не перестану любить!
– Втайне от магната, чтоб не узнали паны? – стиснул зубы Чарнота.
– Что муж? Что панство? Да я не боюсь всему миру сказать... Тебя люблю, тебя одного, – почти шептала она, протягивая к нему руки.
– Годи, пани! – отступил еще раз Чарнота, чувствуя, что теряет волю над собой, но было уже поздно.
Охватило казака полуденным зноем, обвились вокруг его шеи руки Виктории.
– Желанный мой, коханый мой, не мучь, не мучь меня больше, – шептала она, прижимаясь к его лицу пылающими щеками. – Ты любишь, ты любишь меня! Ведь любивши так, невозможно забыть. О нет, довольно, не отстраняй меня, не хмурь бровей, зачем отталкивать свое счастье? Сегодня наш рай, а кто знает, что принесет нам завтрашний день?
– Оставь, пусти! – слабо уже вырывался Чарнота, но белые цепкие руки охватили его шею еще страстнее, и гибкое тело Виктории прильнуло еще горячее к его груди.
– Забудь, забудь все на свете, – продолжал молодой опьяняющий голос. – Ты первый, ты и последний. В моем сердце не было и не будет другой любви. Смотри, вот уходит тихая ночь, там настанет шумное утро... Ах, день несет с собою так много зол и хлопот! Михасю, быть может, это единая мыть счастья, которая блеснула нам за всю нашу жизнь? О милый, ненаглядный, коханый мой! – закинула она свою огненную головку. – Хоть взгляни ж на меня ласковым оком. Неужели в твоем сердце нет ни жалости, ни ласки? – и на глазах ее блеснули слезы. – Смотри, я люблю тебя, я умираю от любви!
– Виктория, – произнес страстно Чарнота, – да пропадай же пропадом все! – и он покрыл ее всю порывистыми, жгучими поцелуями... – Ах, что я? Пусти! – рванулся Чарнота, приходя наконец в себя, но безумные объятия Виктории гипнотизировали его волю.
– Ты опять? – отстранила она головку от его груди и, глянувши ему в глаза, с бесконечно нежною улыбкой прошептала тихо: – Да разве ты не видишь, жизнь моя, счастье, что теперь ты моя жизнь... один, один... в тебе мое дыханье!
– А муж?
– О нет!.. Ты – мой муж, ты – мой коханый! – воскликнула горячо Виктория, изгибаясь, как кошка, и ища жадными устами лобзаний.
Несколько минут казак молчал, тяжело дыша; грудь высоко подымалась, казалось, что в нем происходила последняя мучительная борьба. Наконец он заговорил клокочущим, рвущимся голосом:
– Виктория, Виктория! Я все забываю... я верю тебе... Что обманывать? Люблю тебя без ума, без души. Но если ты меня любишь, уйдем отсюда... от мужа, от панства навсегда, навсегда... Ты знаешь какой то лаз, уйдем со мной... вверься мне! Я буду любить тебя, как только возможно любить человеку. Я окружу тебя роскошью, негой, я ветру на тебя дохнуть не дам... От огня солнца укрою. Уйдем, Виктория, скорее! – сжимал он ее порывисто в своих объятиях. – Будь мне верной и честной дружиной на всю жизнь, на всю жизнь!
– Бог мой! Счастье мое! Утеха моя! – охватила его голову Виктория и прижалась к его горячим устам.
Чарнота покрыл безумными поцелуями ее лицо, ее плечи, ее грудь...
– Идем, идем скорее! – шептал он, бросая тревожные взгляды на башенный фонарь. – Оставь это подлое панство, будь моею безраздельно и перед богом, и перед людьми! Мы уйдем так далеко, где никто нас не догонит и не отыщет... Расстанься с своим панством, доверься мне!..
– Зачем уходить? – прильнула к нему еще страстнее Виктория. – Милый мой, коханый, хороший! Я тебя выгорожу и так. Ты знаешь, что князь обожает Гризельду. Гризельда – моя подруга: два слова скажу, и ты будешь свободен.
Чарнота вздрогнул, отшатнулся и пристально взглянул на Викторию, но она не заметила его взгляда и продолжала еще нежнее, ласкаясь и прижимаясь к нему:
– Милый мой, ненаглядный, ты поступишь в наши хоругви. Теперь сеймы, потом усмирения хлопов. Муж мой редко бывает дома, да и кто знает, что нам готовит на дальше судьба?
– Что о? – прошептал, задыхаясь, Чарнота, и лицо его страшно побледнело, а синие глаза сделались почти черными. – Опять предлагаешь обман и шельмовство? Мало, осмелилась предложить зраду? А, теперь то я тебя вижу! Но ты промахнулась, вельможная пани, не на такого напала! Теть от меня – оттолкнул он ее гадливо и с такою силой, что Виктория пошатнулась и едва удержалась за подоконник окна. – Теть! – крикнул он яростно. – Лядская у тебя кровь и лядская душа!
– Михайло! – рванулась было Виктория.
– Ни слова! Гадина! – перебил ее бешено Чарнота. – Я ненавижу, я презираю тебя!
– А, так так? Постой, Михайло, не торопись на зневагу, на унижение, – заговорила она медленно глухим, дрожащим голосом, выпрямляясь во весь свой рост, бледная, с горящими глазами, с оскорбленным, дышащим гневом лицом. – Не торопись, говорю тебе, подумай. Знаешь ли ты месть отвергнутой женщины? – впилась она в него глазами. – Знаешь ли ты, что жизнь твоя в моих руках?
– Угроза? – улыбнулся, прищурив презрительно глаза, Чарнота.
– Нет, не угроза, а правда... я не пощажу, коли так, и себя. Уж коли такая обида, коли мое сердце разбито, так что мне жизнь? – И она быстрым, неожиданным движением выхватила у него из за пояса пистолет и, выставивши в незастекленную железную раму, выстрелила на воздух. – Пусть накроют меня с тобой!
– Проклятье! – вскрикнул Чарнота, бросаясь к окну. – Что ты наделала?
Он быстро взглянул в окно, и снова крик ужаса вырвался у него из груди: фонарь, висевший на вершине башни, судорожно заколебался и полетел с высоты вниз, и в то же время донесся до него поднявшийся у брамы крик и звук сабель.
– Они погибнут! – вырвался у него вопль из груди.
– Ага, изменник! – вскрикнула бешено Виктория, хватая его за руку. – Теперь ты не уйдешь от меня!
– Мало! – отступил от нее гордо Чарнота и произнес громко и смело: – Я Чарнота, разбойник, товарищ Кривоноса. Ну, спеши же теперь к своему князю и скажи ему, что мы прибыли сюда для того, чтобы выжечь весь замок и истребить всех вас до единого.
– Ай, матка свента! – воскликнула с невыразимым ужасом Виктория, как подстреленная птица, зашаталась и, хватаясь за стену, опустилась на пол.
Окна башни начали мигать огнями. Послышалась тревога.
– Проклятье! – шептал Чарнота, задыхаясь и потрясая с усилием решетчатое окно. – Все погибло! Смерть, ужас, бесчестье! А!.. – тряс он с остервенением железную раму. Лицо его покрылось багровым румянцем, на лбу надулись жилы. – Проклятье! Пекло! – кричал он бешено, но рама не поддавалась. Крик и шум в замчище принимали все более угрожающие размеры. Вот по двору замелькали фонарики.
– Куда ты? Я не пущу тебя! – вскрикнула Виктория, приходя в себя и заметив, что Чарнота стоит на окне. – На бога! Там верная смерть, я спасу, я спрячу тебя! – поползла она к нему.
– Не подходи, змея! – оглянулся на нее исступленный Чарнота, потрясая с нечеловеческим усилием раму. – Позор! Предательство!
– На бога, на панну! – захлебывалась с рыданьем Виктория, ломая руки и ползая у ног Чарноты. – Я спасу тебя, я спрячу! Князь – кат, пепельные муки!
– Пусти! Я товарищей не брошу! – вырвался от нее Чарнота, но цепкие руки судорожно охватывали его, мешая свободе движений.
– Ай! Не удержу тебя! Ты уйдешь, ах, смотри, то князь Иеремия! – вскрикнула обезумевшим голосом Виктория, увидевши князя во главе своих латников, быстро мчавшегося к воротам. – Смерть, смерть, смерть! – закричала она, цепляясь в беспамятстве за одежду Чарноты.
– Прочь, или я убью тебя! – оттолкнул ее Чарнота с такою силой, что она плашмя упала на пол.
– Езус Мария! Ратуйте! – взвизгнула Виктория с последнею отчаянною надеждой, протягивая руки к Чарноте, но он уже был на окне. Рама наконец распахнулась и сорвалась со звоном. Освещенный огненным заревом, казак готов был ринуться вниз, как вдруг чьи то сильные, тяжелые руки схватили его сзади за плечи, и он, потеряв равновесие, грохнулся замертво со всей высоты головою об пол.
31
Две недели прошло с тех пор, как Богдан вернулся домой и Марылька водворилась в семье. За это время уже к ней попривыкли немного, а сначала приезд польской панны поразил было всех и послужил на целую неделю материалом для всевозможных хуторских толков. Хотя Богдан и объяснил с первых слов, что великий канцлер и найяснейший круль принимают в этой сиротке большое участие, даже просили его, Богдана, взять ее под свое покровительство, как спасенную им же от смерти, но всем казалось странным, во первых, то, что дочь польского можновладца поручается в опеку казаку, а во вторых, что об этом спасении до сих пор никому не было известно.
Жена Богдана встретила Марыльку приветливою улыбкой, довольная тем, что ее муж почтен доверием и лаской наияснейших особ, а главное, что он вернулся, что царица небесная сжалилась над ее мольбами, послала ей в последние минуты скорбной жизни отраду увидеть дорогого Богдана, сказать ему прощальное слово и сомкнуть при нем навеки глаза.
Положение больной было уже смертельно. Удушье не давало ей ни сна, ни минутного даже покоя; высохшее до ужасающей худобы желтое лицо ее почти утопало в высоко взбитых подушках, руки неподвижно лежали, как тонкие плети, на ковдре; под складками ее обрисовывался вспухнувший непомерно живот и протянутые бревнами ноги, только теплящийся огонь блуждающих очей, глубоко запавших в орбиты, да судорожно подымавшаяся грудь обнаруживали в этом немощном теле последнюю борьбу угасающей жизни.
Марылька подошла благоговейно к страдалице, опустилась на колени и поцеловала ей почтительно руку; больная со страшным усилием положила обе руки на голову панночки и прошептала слабо:
– Спасибо, панно...